Стенографический отчет ХХIII съезда партии был не в пример скучнее предыдущего. Сравнительно недавно воцарился Ильич Второй, номенклатурные массы, истомленные шебутным и малограмотным Хрущевым, жаждали кадровой стабильности, Брежнев им её дал.
Зачем я изучал дурацкий и пресный этот съезд? Пожалуй, были у меня на это уважительные причины: вздумалось так. Что может быть важнее этого слова?
И вот, на фоне всей немыслимой капээсэсной нудятины, живо прозвучали только два голоса. Может, и больше, но я нащупал два. Кстати сказать, один голос подал Шолохов, и в этот раз он выглядел вполне вменяемым человеком: Шолохов громко сказал о чудовищных экологических проблемах, возникших на Волге, покрытой каскадом равнинных ГЭС.
А второй голос принадлежал Егорычеву, тогдашнему первому секретарю московского горкома партии, который встал, выпал из времени и брякнул что-то там насчет недопустимости повторения культа личности, подобного сталинскому. И больше я об этом Егорычеве - где он, что он - не читал нигде, а мои попытки выяснить сие среди взрослых, едва не обернулись неприятностями.
Позднее, когда мне уже было плевать на архивные поиски (другие, более жаркие увлечения одолевали), мне доводилось слышать от историков насчет Егорычева, что де, мол, на июньском пленуме 1967-го года он попытался поставить не по чину важный вопрос по оборонной стратегии страны, и Брежнев навсегда задвинул молодого наглеца.
Нет, я убежден, что дело было в его съездовском выступлении: он показал себя нечутким, несовременным политическим мужем и был низвергнут в хозяйственники, а потом и вообще в мелкие провинциальные послы...
А было мне в годы изысканий лет двенадцать-тринадцать.