Тем более сегодня, в рамках борьбы с мудростью и в честь Международного дня детей, я представляю вашему вниманию ПРОЕКТ "Филипок
Помните этот рассказ Льва Толстого?
Я представил, как бы его пересказали Андрей Платонов и Алексей Толстой. Представил, изобразил, да и выложил здесь:
http://lit.lib.ru/o/osanches/text_0390.shtml
А здесь, под катом, выложу только вариант "Филипок Андрея Платонова".
Посвящается княжне О.М. из Нидерландов, натолкнувшей меня на сию забаву.
Филипок уродился мальчиком, по причине мужского смешения родительских хромосомных наследственностей, и считал это справедливым
- Горький реверс бытия получается, товарищ бабушка, унизительный вполне! – Эти начальные разъяснительные слова Филипок обратил в сторону печки, на которой серьезно укрепилась бабушка Филипка, как любительница теплых ощущений в спине и с целью не упустить дальнейшего развития своего преклонного возраста.
- Грамота – дело заковыристое, - не смолчала бабка в ответ.
Все дети из соседских семей, заранее расплодившиеся по окрестным избам, уже достигли школьного рубежа, только Филипок не доставал до него возрастом и естественными размерами.
Мать не отпускала Филипка учиться, ошибочно беспокоясь о его физическом благополучии, и Филипок горевал.
Отец разомлел посреди обрадованной семьи и не спешил; находчиво используя протяженность зимнего ночного времени, он ушел партизанствовать к себе в леса только под утро. Мать, навсегда утомленная социальной несправедливостью жизни, также затемно покинула избу - для исполнения поденных пролетарских работ.
- Ну-ка, останови кто теперь! – твердо сказал Филипок себе, уснувшей бабке и остальному опустевшему пространству избы. Но не нашлось желающих преграждать ему путь, поэтому Филипок почувствовал себя готовым к познанию жизни посредством грамоты, арифметики и иных умственных предметов, изобретенных для образования человечества.
- Была бы у меня шапка, - негромко терзался Филипок, - то и зимнюю ледовитость воздуха оттолкнул бы от себя, ничего унизительного к ней не чувствуя… Пришлось нахлобучить отцов треух, старый, с исчерпанным ресурсом пользования, и переразмерный Филипку, в силу общей неспелости его организма.
Зимняя ночная природа потекла навстречу Филипку, набивая в его небольшую грудь холод и тревогу перед неожиданностями начатого пути, который направлял его за село, к школе возле церкви. Своя слобода не затронула Филипка ни собаками, ни иными какими неприятными впечатлениями, потому что он обладал перед всеми ними привилегиями знакомства, но чужая собака Жучка, и последовавший за нею Волчок залаяли на Филипка и стали получать от этого удовольствие, видя, что он боится произведенного лая и капающих на него сверху животных слюней, потому что поскользнулся и упал.
Не имея никакого знакомого для Филипка имени, по причине случайного появления на месте происшествия, вступился за него чужой бесстрашный человек, и собаки, чутьем осознав его серьезность и готовность к беспрекословному нанесению пинков, отступили.
- Вот ведь животное фулюганство! А ты чего разлегся посреди населенного пункта?
Но Филипок не ответил ему находчивыми словами, а побежал дальше, в намеченную сторону.
Нашлась и школа. Взойдя на крыльцо, Филипок еще через дверь услышал гул населенного учениками пространства и мысли его затмились от наступившего страха: бежать надо, пока не настигли и не прогнали, как несерьезного элемента населения.
В это время мимо крыльца шла прохожая женщина с пустыми ведрами, но Филипок даже обрадовался этому предрассудку из-за сопроводительных женских слов:
- Все неграмотность ликвидировают, а ты стоишь тут, носом ведра считаешь, как контра, теорию от практики отличить не пробуешь! Чего стоишь?
Филипок внял убедительным доводам, набрал дополнительного воздуха в оба легких и вошел. Шапку же, взволнованный опасениями имущественной жалости, спрятал на себе.
Гул от голосов стал громким, а от свободного пространства почти ничего и не осталось – столько насело в него учеников самого разного пола и возраста.
- Что? – Перед Филипком остановился бородатый человек в красном революционном шарфе поверх всякой остальной одежды.
Филипок смолчал, бесполезно думая как преодолеть страх и ответить на этот человеческий крик убедительно, чтобы все осознали его честность.
- Кто таков будешь? Из революционного пролетариата, или так себе, сельскохозйственный крестьянин?
Филипок чувствовал, как в нем просыпаются предрассудки воспитания и заставляют держать шапку, как будто от жадности. Язык внутри рта вдруг забыл о полезных свойствах речи и удрученно не желал вышевеливать ответные слова. Рыдания в нем поднялись повыше, будто мамкино тесто в горшке, от груди к самому горлу, потом к глазам и полились испуганными слезами.
Учитель ощутил свойство жалости к небольшому человеку и стал гладить его голову, чтобы утешить и отвлечь подальше от слез. На его вопрос – чей это мальчик, сквозь беспорядочный ворох посторонних слов пробилось постепенное объяснение, что это Филипок, кровный родственник и малолетний брат Костюшки, он сознательно отверг материнский запрет на получение образовательных знаний и направился за этим событием в школу.
- Вон как! Ладно, - согласился учитель. – Зовут меня товарищ Толстой. Присаживайся рядом с единоутробным родственным человеком Костюшкой, а твою мать я постараюсь склонить убеждениями к правильному решению вопроса. Слова, буквы знаешь?
- В одних толк знаю, а другие вприглядку, товарищ Жирной - не сплоховал с ответом Филипок.
- Ну-к, прочти вот эту вот словенцию?
- Хвэ… лэ… хва… фал… фало… фалло… Филипок!
Все засмеялись.
И учитель засмеялся громким смехом взрослого человека, внутренне понимающего всю правду происшедшего жизненного случая.
- Молодец! Почти правильно смикитил. Кто же учил тебя печатному тексту языка?
Филипок осмелел от одобрительных речей и окруживших его человеческих сочувствований, поэтому ответил сразу, прочными словами:
- Брат мой Костюшка. Я по-пролетарски, классовым чутьем все враз про буквы понял. Я до знаний – человек бдительный, товарищ Толстый.
- А зачем тебе грамота, раз ты классовое чутье молитвенно в себе выучил? И что ты знаешь о непротивлении злу насилием?
- То и слышал о геройском непротивлении злу дотошным и неумолимым ревоюционным насилием! Вырасту и буду на трибунальной основе давить богатейскую кровососную гаду. Чтобы крупно хрустела под бедняцким лаптем чуждая всему неимущему пролетарьяту угнетающая белая кость, а за нею пианины, теплицы и прочее империалистическое имущество!
И опять громко рассмеялся товарищ Толстой, потирая корявые мозолистые руки, в которых бушевала сознательная радость от понимания предстоящих педагогических достижений.
- Русло в тебе пока и не глубокое, но правильное, товарищ Филипок. Углубляй его старательным хождением в нашу школу. Учись. И стал Филипок учиться. .".