Симпатичный дядька, хотя и очень-очень-очень осторожный в общении с теми, кто сильнее его, кто выше в табели о рангах.
Закнчиваются его мемуары словно бы на середине страницы, резко. И довольно забавно, заставляя призадуматься.
". «Я же сам там был, на съезде, в 20-е гг., — говорил я, — и прекрасно помню все. Почему же я должен писать так, как хочет Абрамов? Его же там не было! К тому же не понять, что он вообще хочет? Скорее всего, чтобы я вообще не писал». Котеленец отрицал, что это лично против меня направлено. Конечно, он не сказал бы, даже если бы знал, что было именно так. Он объяснял, что они таким образом всегда работают с рукописями, особенно с воспоминаниями. Я говорю: «Это же ненормально. Кто вас к этому приучил?» А он отвечает: «Вы, Анастас Иванович». «Как это — я?» — с недоумением спрашиваю я. «Вы, Центральный Комитет требует от нас, чтобы мы работали именно так». — «Не Центральный Комитет, а некоторые работники его аппарата. Это разные вещи!» ответил я.
Но потом подумал, что с легкой руки сначала Сталина и Жданова, потом Хрущева и Суслова, а затем Брежнева и Суслова получается, что он прав. Это же не отдельный эпизод, это целая политика аппарата ЦК на протяжении более 40 лет. И просвета не видно. Никакой демократизации, которую я ожидал после войны, не видно и сейчас, почти через 30 лет после нашей победы, которая вселяла большие надежды. Ни в партии, ни в обществе. Остается только надеяться, что это не вечно. "
Воистину, одни и те же проблемы предстают очень уж по-разному очевидцам по разные стороны одного и того же междуэтажного перекрытия, когда одни смотрят в пол, а другие в потолок. "Это разные вещи" - вразумляет читателя Микоян.
- Нет, товарищ Микоян, просто вы, наконец, посмотрели на себя снизу. И бессильно захотели перемен.